В.Е.Хвощев


СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ ФИЛОСОФСКИХ ИДЕЙ АКТИВИЗМА

Один из самых непримиримых критиков активизма К.Поппер так определяет предмет своей критики: "Назовем стремление к активности и неприятие "покоя" активизмом" [1, с. 187]. Научная ясность этого короткого определения несомненна и, несмотря на публицистичность формы, его можно использовать в качестве отправного. Справедливости ради следует заметить, что конструктивность мышления, присущая К.Попперу, сыграла с ним злую шутку: в изложении основ активизма он более последователен и логичен, чем в неубедительных выводах и субъективных оценках своей критики.

История философии соткана из множества течений человеческой мысли. Всем им свойственно представление действительности с позиций тех или иных приоритетов, отражающихся фундаментальными вопросами, над решениями которых, в конечном итоге, трудятся единомышленники. Среди этих вопросов первичность материи или духа, бесспорно, является важным критерием оценки мировоззрения человека, но едва ли уступают ему в методологичности вопросы о причинах и об источниках движения материи и материальных объектов. В этом отношении в философских концепциях видения мира распространены и имеют своих приверженцев две основные точки зрения. Первая усматривает источник движения внутри материи, наделяя последнюю атрибутивной способностью к самодвижению. Вторая видит в материи "мертвую" субстанцию, "оживляемую" посредством внешнего вмешательства. И хотя до конца последовательные сторонники второй точки зрения встречаются лишь в стане религий, ее косвенные почитатели нередки и в научном мире.

Вопрос о причинности движения в современной науке нашел отражение в противопоставлении позиций "активности - пассивности" или "проактивности - реактивности". Причем сознательных или стихийных сторонников активизма, на мой взгляд, сегодня неизмеримо больше. Это те, кто считает, в частности, что "истоки всех форм поведения находятся внутри самой личности. Люди скорее совершают поступки, чем реагируют" [3, с. 47]. Ниже авторы цитированного высказывания Хьелл и Зиглер приводят глубокое изречение Маслоу: "Будущее человека находится внутри него, и оно в данный конкретный момент динамически активно". По-видимому, позиция "пассивизма", объясняющая поведение исключительно как реакцию на внешнее воздействие, из-за своей односторонности и теологичности становится все более уязвимой.

В наше время утверждается мнение, что "бытие... подразумевает способность быть активным; пассивность исключает бытие" [2, с. 95]. Однако путь человечества к столь несложным с высот сегодняшнего дня истинам был тернист и долог. Вероятно, первые энергетические концепции философии связаны с религиозными представлениями активности природы. Причем представления эти, если отвлечься от специфики религиозных форм мировоззрения, мало чем отличаются по сути от научных. Человечество в значительной мере избавилось бы от многих проблем, сумей оно преодолеть искусственно возведенную за тысячелетия пропасть в общественном сознании между религией и наукой. Не будет преувеличением сказать, что пропасть эта является одним из источников незатухающей враждебности в мире. Между тем за налетом сказочности в мировых религиях скрывается, как ни странно, весьма строгая научная система. В ее основе лежит, говоря языком современности, семиотический взгляд на природные явления и процессы. Даже с самой точной из наук - математикой религию роднит знаковый принцип обозначения реальности. С той лишь разницей, что действительность отображается в одном случае условными знаками, в другом - идеализированными образами божественных существ, которым адекватно приписаны, в том числе, энергетические начала реального мира. Можно утверждать, что большинство религиозных учений не менее объективно, чем наука, отражают свойства материального мира и текущие в нем процессы, особенно в социальной его части. Отражают они и важнейший атрибут субстанции - ее активность. Но отражают принципиально неверно, отрывая активное начало мира от материи, наделяя активностью лишь возвеличиваемые на этой почве внешние источники - божества. Впрочем, такая позиция, характерная в чистом виде для ранней философии, нередко встречается в различных вариациях и сегодня. Попытаемся в общих чертах проследить развитие философских взглядов на активность мира.

Пожалуй, что суть древнеиндийской диалектики состоит, за редким исключением, в понимании развития как регресса человеческой активности. В этом смысле вся индийская философия сводится к проповеди пассивности как оптимального состояния души и тела. Вместе с тем, движение к пассивности предполагается достигать здесь активными методами - сознательно, заинтересованно, преодолевая телесные и духовные искушения. Другими словами, лейтмотивом большинства древнеиндийских философских систем является активная устремленность человека к собственной пассивности. В этом состоит определенное своеобразие, входящего в широкое употребление активизма, направленного не столько на преобразование среды обитания, сколько на перестройку, "перевоплощение" собственной души сообразно окружающим условиям или вопреки им.

В частности, буддизм предполагает добровольное изгнание из человека активных начал, утверждение абсолютной пассивности путем достижения нирваны. Отрицание борьбы и стремление к бездеятельности, покорности, отрешенности от мира и на этой основе "угашение" человеческих страданий, мук, которые лежат в основе индивидуальной и общественной активности людей. Опираясь в восприятии действительности на систему Вед, сторонники ведизма не столь едины в понимании активности мира. И хотя различия в таком принципиальном вопросе станут источником будущих неминуемых расколов среди приверженцев учения, многим исследователям истории философии они до сих пор кажутся малосущественными тонкостями, незначительными оттенками в толковании Вед. А между тем, вопрос о концентрации активного начала мира в едином боге, внешнем по отношению к субстанции, или о внутреннем рассредоточении активности в многообразии вселенских душ является фундаментальным положением активизма. Заслуга ведизма - в ранней, пусть завуалированной, постановке этого вопроса.

Содержание индийского идеализма, не считая деталей, не отличается от аналогичных направлений остального мира. Разнообразные по форме, идеалистические концепции индийской философии наиболее ясно выражены брахманизмом. Согласно взглядам почитателей этого и многих близких в этом отношении к нему течений основой всего сущего является мировой дух-брахман, творящий мир посредством некоей иллюзии (майи). Материя и сознание в таких схемах миропонимания являются в лучшем случае атрибутами основы, в худшем - второстепенными составляющими бытия, пассивно воспринимающими действия внешней активной силы.

Материализм древнеиндийской философии не смог дать в силу своих наивных взглядов удовлетворительного объяснения активности природы и человека. Уже в древнейшей материалистической системе (Санкхья) указывается на материальность первопричины всего существующего в природе, ее всепроникающей способности. А в атомистике вайшешика особо отмечается пассивность бестелесной субстанции, подчеркивается недвижимость таких субстанциальных форм как пространство и время в противоположность физическим элементам субстанции - земле, воде, воздуху, свету... Но и в последних элементах древнеиндийским материалистам не удалось найти места для активности. Поэтому скоро они стали располагать ее источник вне субстанции, отчего фактически сошли с последовательных материалистических позиций, умножив тем самым ряды сторонников религиозных воззрений.

Аналогично в древне-китайской философии можно встретить, пусть косвенные, но вполне определенные представления об активности мира. Они заметны в примитивной атомистике, в наивном делении субстанции (ци) на противоположные взаимопроникающие виды (янь ци и инь ци), в попытках разместить источник активности в разреженных или тончайших видах субстанции, оставив его тем самым внутри природы, одновременно противопоставляя безжизненным сгущенным и грубым видам. Древнейшая "И-Цзинь" - "Книга перемен" толкует изменения в мире как результат взаимодействия пронизывающей Вселенную биполярной энергии. Эта книга об эволюции энергии, по сути об активности природы, на ее основе строилась могущественная и оригинальная цивилизация.

Не лишены следов активности и представления китайских футуристов того времени (учения о дао). В их схемах очевидно присутствие по крайней мере подобия активности не зависимо от места средоточения активных начал: будь-то где-то в "поднебесной", в руках ли самого "небесного владыки" и в компетенции его "небесной воли" или в самой природе в качестве естественного и предопределенного закона-пути развития (Лао-цзы, Ян Чжу, Сюнь-цзы). Намного позже в китайской философии стали разрабатываться более детальные, хотя и чисто умозрительные, представления о взаимосвязи активности и материи как об одушевлении некоторой непознаваемой разумной творческой силой пассивной субстанции. У Чжан Цзая, к примеру, реальный мир предстает уже как результат взаимодействия активных и пассивных частиц субстанции. Таким образом, и в китайской философии вольно или невольно, обдуманно или неосознанно ставятся и по своему решаются вопросы активности мира. Более того, мышлению китайцев, как отмечают некоторые наши современники, свойственна в значительной мере "энергетическая парадигма" и их, по-видимому, следует считать пионерами и последовательными адептами активизма.

Благодаря широкому распространению атомистических представлений и достаточно последовательных материалистических взглядов, идеи саморазвития мира в античной философии занимают весьма заметное место. Элементарная логика подталкивала античных философов прибегать в объяснении устройства мира к помощи "первотолчков" и "импульсов", без которых невозможно привести в движение воображаемые ими "первоэлементы" - составляющие материального мира: воду, землю, воздух, эфир. В отличие от своих восточных коллег древнегреческие философы в большей мере и чаще проявляли реалистичность во взглядах на природу в силу многих исторических причин. Это, не в последнюю очередь, касается философских предпочтений растворять активные начала мироздания - ветер, огонь, дух - в окружающей действительности. Так возникли представления о неуничтожимом огне, "мерами возгарающимся и мерами потухающим", о бессмертном и вечно мятущемся духе, оживляющем своим присутствием косную материю. История греко-римской философии, как никакая другая, переполнена попытками объяснения активности мира. Еще Демокрит в размышлениях о причинности вещей указывал на некоторую универсальную причину бытия, которая может толковаться при минимальной натяжке как активное начало природы. Не говоря уже об аристотелевском учении об энтилехии. Вероятно, что это одна из первых логических концепций активности, объясняющая переход потенциального в актуальное, возможного в действительное. А во взглядах на природу Эпикура совсем явно просматривается идея самодвижения, обусловленного внутренними свойствами атомов. С активностью атомов Эпикур прямо связывал и свободу человека.

Как блестящую можно охарактеризовать попытку стоиков синтезировать догадки об активности мира в единое учение. Их понятие "пневмы" - особого телесного дыхания, пронизывающего материальный мир и наполняющего его жизнью казалось открывало материально-энергетическое единство мира. Но логика изменила стоикам: отрицая свободу и отстаивая жесткую необходимость происходящего, представители этого направления не сумели развить идею активности мира, впали в непоследовательность и, как следствие - превратили наметившуюся было синтетичность своего учения в банальную эклектику.

Начавшийся после средневековья прогресс философской мысли, ее постепенный отход от религии и переориентация на практическую деятельность человека определили многие особенности развития философии. Такими особенностями были акцентирование внимания философов на преобразующей деятельности человека, укреплении его власти над силами природы, переосмыслении собственного места в окружающем мире, своей активной роли в процессе развития. Творческим духом активизма проникнуты работы Ф.Бэкона, ставившем задачи завоевания природы и совершенствования человеческой жизни. Пассивному созерцанию английский философ противопоставляет активные методы освоения действительности и получения новых знаний. Он призывает активно вторгаться в природу и с помощью эксперимента добывать конкретные знания. Такой направленности научных интересов стихийно придерживались в то время уже многие исследователи. Однако даже на этом фоне гениальной догадкой выглядит определение Б.Спинозы природы как "Causa sui". Остается сожалеть, что талантливый ученый не сумел развить этот тезис в более или менее стройную теорию. Его субстанция, существующая "сама в себе" и не нуждающаяся в представлении "через другую вещь" - образование косное, замкнутое, неизменное и, в конечном счете, пассивное. Ей движет бог - "абсолютно первая причина вещей". И хотя бог у Б.Спинозы лишен ума либо воли, действует "по законам своей природы", составляет "производящую причину не только существования вещей, но и сущности их", он все же остается чем-то внешним по отношению к вещи. Поэтому-то у Б.Спинозы "вещь, которая определена к какому либо действию, необходимо определена таким образом богом, а не определенная богом сама себя определить к действию не может". А раз так, то выстраивается знакомая логика: движение объекта обусловлено причиной лежащей в другом объекте, которая порождена следующей причиной, связанной с третьим объектом и так далее до первоначальной причины, которой и является бог. И пусть бог Б.Спинозы субстанционален и един с природой, картина мира, которую дает философ, туманна и противоречива. Его высказывание о природе как причине самой себя на деле оказывается не более атеистического тезиса, не нашедшего продолжения в построении системы. В этом отношении Б.Спиноза не смог преодолеть механицизма Р.Декарта, утверждавшего, что "всякая вещь пребывает в том состоянии, в каком она находится, пока ничто ее не изменит", что там, где господствует телесная субстанция, налицо "пассивные притяжения". И все же взгляды Б.Спинозы на движение материи можно рассматривать как существенные для понимания природы активности.

Качественный шаг в понимании природы активности принадлежит современнику Б.Спинозы Г.Лейбницу. В своей монадологии последний наделяет вещи внутренне присущей им энергией, "живой силой". У него субстанция - существо, способное к действию, существо - саморазвивающееся, отчего она (субстанция) всегда "беременна" своим будущим. "...естественные изменения монад исходят из внутреннего начала...". "...в них (монадах - В.Х.) есть самодовление (autarceia), которое делает их источником их внутренних действий...". Восприятие и стремление и связанные с ними страдание и действие - вот основные свойства лейбницевских монад - этих простейших, не имеющих частей, по сути активных субстанций. Можно не соглашаться с монадностью мира Г.Лейбница. Современная теория скептически воспринимает "элементные" теории, даже если "атомы вещей представляют всю Вселенную", сохраняя тем самым единство мира и объясняя его многообразие. Еще, вероятно, труднее признать "ряды мышления" монад. Не совершенна, по-видимому, схема взаимодействия монад, порочна, скорее всего, их замкнутость ("Монады вовсе не имеют окон, через которые что-либо могло бы войти туда или оттуда выйти"). Тем не менее "не знающий покоя принцип деятельности", "деятельная сила" субстанции, ее "мир для себя", ее "самодовлеющее единство" - составляют принципиальные основы понимания активности. Идеи Г.Лейбница о самодвижении субстанции, несмотря на сомнительность монадологии в целом, заслуживают самой высокой оценки. Субстанция в его понимании "дышит", "живет" своей жизнью; она самодвижется, саморазвивается, она активна. Монады Г.Лейбница (пусть порой это и выглядит чересчур наивно), как писал Л.Фейербах, "...живые, подвижные, весь мир отражающие в себе, обладающие смутной способностью представления (души своего рода)...". Нет сомнений, что Б.Спиноза и Г.Лейбниц занимают особое место среди основателей теории активности. Первый - утверждением природы как причины самой себя, второй - детально проработанной попыткой внедрения в первооснову мироздания источника самодвижения. И хотя такого рода положения высказывались и предшественниками и последователями обоих философов, именно в их трудах они приобрели наиболее концентрированное выражение.

Может показаться, что русскому человеку чуждо или недоступно абстрактное мышление, настолько скуден вклад наших соотечественников в развитие мировой философской культуры. Вместо творцов учений и создателей школ в истории философии России мелькают разношерстные "дружинники", "просветители", "социал-демократы", "декабристы" и прочие деятели, оставившие, тем не менее, в памяти соотечественников след своей революционной деятельностью или, выражаясь языком эпохи зрелого социализма в СССР, активной жизненной позицией. Вероятно, лучшим и едва ли не единственным русским философом того далекого прошлого, внесшим скромный вклад и в теорию активности, следует считать М.Ломоносова. Силу его философских обобщений на основе собственных естественно-научных исследований трудно преувеличить. И как талантливый естествоиспытатель, М.Ломоносов не мог не отметить в своих философских изысках многих аспектов активности мира. Будучи по необходимости (в силу естественно-научных занятий) материалистом, по роду своих открытий - атомистом, по убеждению - механицистом, он вынужден был (как законопослушный гражданин) сохранять лояльность и по отношению к церкви. В таких условиях можно было проповедовать только деизм, что вполне удовлетворяло в те времена многих исследователей-материалистов. И действительно, акт первотворения, как и возможность апокалипсиса находятся вне пределов научного знания, а всякие умозаключения о начале и конце "света" не имеют практического смысла. Тогда, поделив "сферу влияния" по этим границам, наука и религия смогли прийти к консенсусу, оставив за наукой реально существующий мир, а религии отдав сферу фантазий, не доступную опытной проверке. Такого рода "сделки" давно практиковались между сторонами и устраивали материалистов, вынужденных поступаться всего лишь не столь важным, на их взгляд, принципом, касающимся первоначальной "накачки" движением материального мира. Исходя из этой позиции, М.Ломоносов признавал "существование всемогущего двигателя" - бога, чьему первоначальному усилию мир обязан непрерывным движением. Такая уступка, с одной стороны, позволяла ограничить вмешательство религии в дела науки, но, с другой, неизбежно усугубляла механицизм взглядов исследователя, поскольку сосуществование религии и науки оставляет для последней пассивность, созерцательность или, по крайней мере, снижает активистский потенциал, а иногда и связывает ей руки. Вершиной ломоносовского механицизма, проросшим на этой почве, можно считать закон сохранения движения, гласящий, что "тело, которое своим толчком возбуждает другое к движению, столько же теряет от своего движения, сколько сообщает другому, им двинутому". Вывод о сохранении количества движения в подобном толковании верный, как сегодня известно, лишь в частном случае, и столь ценный для механики, в философском плане беден своей односторонностью представления о действительности, упускает качественный аспект активности и движения, не позволяет адекватно ему интерпретировать явления и процессы, происходящие, прежде всего, в микромире и обществе. Вместе с тем, закон сохранения количества движения закладывает принципиальную основу понимания активности как взаимодействия, создает предпосылки для дальнейших обобщений. К сожалению, путь этот тогда пройден не был, а упорство отечественного ученого в отстаивании механицизма, быть может, заслуживало лучшего применения. "Тела приводятся в движение только толканием" - пишет он. Другими словами, признавая внешнее и внутренне движение (этот важный пролог понимания активности) М.Ломоносов видит и в самодвижении всего лишь взаимное механическое "толкание" атомов. И как апофеоз ломоносовской механистичности звучит приговор: "Никакого движения не может произойти естественным образом в теле, если это тело не будет побуждено к движению другим телом". Таким образом, М.Ломоносова можно считать автором одной из первых научно-обоснованных концепций активности. И хотя эта концепция откровенно механистична, она отражает уровень развития естественно-научной мысли того времени, обобщает лишь строго научные, известные в те времена, факты.

Одной из самых глубоких идей немецкой классической философии можно считать признание и утверждение активности сознания, постоянного самодвижения, саморазвития человеческого духа. А одним из самых досадных заблуждений - отрыв действительности от отражающего его сознания, установление почти полной автономии последнего и возведение непроходимых барьеров между мирами реальных вещей и идеями, человеческой душой. Тем не менее, трудами немецких классиков философия вплотную приблизилась к пониманию активности, как универсального свойства мира, прикрывая бреши познания в этом направлении проверенным средством - агностицизмом. Непостижимая разумом кантовская "вещь-в-себе" как раз и содержит причинность внутреннего устройства вещи, которая открывается познанию лишь являющимися внешними формами. "Вещь-в-себе", по И.Канту, составляет при ближайшем рассмотрении ее активность, но раскрывать сей "черный ящик" реальности при том уровне развития естественных наук было рискованно и неизбежно вело к противоречиям, деизму или мистике. Эта трансцендентальность учения И.Канта существенно затрудняет определение в нем взаимной зависимости полуактивного духа и полупассивной реальности.

Как сужение непознаваемой сферы и дальнейшее развитие представлений об активности можно рассматривать философию И.Фихте. Собственному "Я" И.Фихте противопоставляет весьма активное "НЕ-Я", олицетворяющее природу, воздействующее на первое и в некоторой мере творящее его. Как видно, активность внешних объектов, природы признается философом, но механизм взаимодействия "Я" и "НЕ-Я" он предпочитает оставить в тени агностицизма, не завершая логически своих представлений. Еще более активную роль отводит природе в своих ранних работах Шеллинг, нередко одухотворяя материю, отождествляя дух и природу. Однако в этом единстве первенство постепенно переходит к духу, а в конечном результате, к Богу. По этой причине предвещавшая прогрессивную концепцию активности философия природы Шеллинга быстро деградировала в малопродуктивную и даже реакционную философию откровения.

Роль современника Шеллинга Гегеля в плане развития теории активности еще более существенна вопреки уничижительным оценкам гегелевского творчества нашим современником К.Поппером. Мало того, что Гегель указал на основу активности - противоречие, вызывающее движение, он определил к тому же, что противоречие это (почти активность) ведет к изменениям не только внешних форм явлений, но и их внутренней сущности. И если в этом контексте термин "понятие" заменить словами "реальность" или "материя", можно получить представление об активности, по глубине не имеющее аналогов в прошлом. Активность мышления у Гегеля не отражает соответствующей активности материального мира, а представляет собой некий самостоятельный феномен, самопознающий идеи и творчески преобразующий себя. В идеях Гегеля о самопреобразовании мыслящего сознания, пришедших к нему из древней философии и от предшественников (И.Канта, И.Фихте) еще более отчетливо видны ростки становящегося активизма. К сожалению, философия природы Гегеля содержит другую логику и не стыкуется в представлениях об активности с теорией познания. Пассивные низшие формы его природного мира напоминают известные в истории философии метафизические построения мироздания.

Вклад марксистской философии в разработку теории активности оценить не просто. Для этого необходим, с одной стороны, объективный и беспристрастный взгляд на творчество К.Маркса, Ф.Энгельса, В.Ленина. С другой, требуется критическое переосмысление искренней или напускной восторженности последователей их учения, как и предвзятой враждебности оппонентов. Среди распространенных стереотипов отношений к марксизму в том числе и его основателям, к сожалению, преобладают (и преобладали всегда по ряду причин) полярные. Тем не менее, ярые сторонники и непримиримые противники марксизма так или иначе отмечают его активистский характер. Важно отметить, что приверженность К.Маркса, Ф.Энгельса, В.Ленина к диалектико-активистским воззрениям очевидна. Каждый из них развивал такого рода взгляды преимущественно в тех или иных сферах науки и практики: в философии природы - Ф.Энгельс, в экономике - К.Маркс, в политике - В.Ленин. Всех их сближала, не смотря на различия в сферах приложения сил, общая позиция в понимании мира, которая лишь сейчас стала складываться в особый теоретический подход - активизм. В деле становления теории активности заслуга Ф.Энгельса состоит, главным образом, в синтезировании выработанных ранее представлений об активности и движении. Эта неувядаемая часть его философских воззрений выгодно контрастирует с наивными, банальными, а порой, с позиций современности кажущимися нелепыми обобщениями, которыми изобилует его главная работа "Диалектика природы" и некоторые другие фрагменты общих с К.Марксом произведений. Столь же выдержаны в духе активизма экономические исследования К.Маркса и многочисленные политические работы В.Ленина. Гораздо скромнее выглядят находки марксистской философии в понимании активности как свойства материи или сознания. Тщательные поиски советских марксистов доказательств причастности великого триумвирата к уточнению природы и сути активности не дали, на мой взгляд, искомых результатов. Не так много найденных слов и фраз из работ основоположников марксизма на эту тему либо указывают на обыденный смысл, вкладываемый авторами в понятие "активность", либо требуют основательных домыслов для придания "цитатам" силы научных аргументов. Можно согласиться, что в трудах К.Маркса, Ф.Энгельса, В.Ленина избыток критики, полемики, устаревшей аргументации, исторических экскурсов - этих важных элементов научного творчества, нередко затемняет общую позицию. Возможно, не всегда экономический анализ К.Маркса или политический анализ В.Ленина заканчиваются ожидаемыми обобщениями высокого уровня. Вероятно, в естественно-научных опусах Ф.Энгельса найдется немного оригинальных идей, способных претендовать на бессмертие. Но глубокие догадки об активности и движении материи и на их основе последовательный активизм в творчестве обеспечивают марксизму видную роль в развитии теории активности.

Современная отечественная философия последних десятилетий добилась больших успехов в построении теории активности. В то время, как напуганный социальными революциями в различных концах света, угрожающими его благополучию, Запад занял непримиримую позицию в отношении активизма в Восточных (прежде всего социалистических или близких им по духу) странах и особенно в СССР разразился настоящий бум в исследованиях активности. Пик научного интереса к проблемам, главным образом, социальной активности приходится на конец 60-х, начало 70-х годов нашего столетия. К тому времени активизм, как принцип развития природы и общества, не был ни определен, ни тем более изучен в должной мере, но интуитивно был принят большинством исследователей, поскольку вписывался важным элементом в государственную идеологию. Однако интерес науки касался тогда преимущественно активности, как свойства социальных образований - классов, групп, общества в целом. Разумеется, что решать эти вопросы было невозможно без определения социальной активности отдельной личности.

На волне широкого интереса к проблемам активности в качестве побочного продукта были получены тогда и некоторые результаты общефилософского содержания. Надо отметить, что устремленность исследователей к проблемам активности в то время щедро стимулировалось властями, которые нуждались в доказательной аргументации для пропаганды идеологии социализма и вовлечения населения в его строительство. Условием совместных научно-партийных усилий в разработке теории активности была изначальная констатация общественной значимости изучаемого феномена. Согласно этому условию активной признавалась лишь та деятельность, которая носила общественно-полезный характер. Такое ограничение заранее "очищало" исследуемый объект от многих негативных приростов и преукрашивало картину идейного состояния общества.

Источник пандемии активизма середины 60-х годов в нашей стране установить непросто. Почти одновременно в г.Курске и г.Красноярске, г.Москве и г.Свердловске, г.Харькове, а чуть позднее г.Минске, г.Новосибирске, г.Челябинске и других городах страны прошли волны дискуссий, конференций, социологических исследований, посвященных актуальным проблемам активности. Расцвет прикладной социологии, пришедшийся на то же время, вооружил исследователей мощными средствами познания, существенно углубил и умножил возможности определения социальной активности, факторов ее роста, условий развития. Не удивительно, что столь плодотворная ситуация в науке подготовила почву для возникновения "школ" и направлений в складывающейся теории активности. Начался бурный естественный процесс объединения единомышленников и размежевания антиподов по двум принципиальным позициям. Первую из них характеризовало признание активности, как всеобщего свойства материи (Мордкович В.Г., Нугаев М.А.), вторую-понимание активности, как исключительно человеческого качества, не имеющего аналогов в неживой природе (Афанасьев В.Г., Смирнов В.А.). Дифференциация взглядов на природу и сущность активности шла и по многим другим основаниям. Так, одна часть исследователей практически отождествляла активность с движением (Орлов В.В.), другая считала активность причиной движения (Мордкович В.Г.), третья - особой характеристикой движения (Смирнов В.А.). Широкий простор для научного творчества в теории активности отражался и в многочисленности более тонких различий, и в огромном потоке диссертационных работ по самым разнообразным проблемам активности.

Практическое значение теории активности трудно переоценить. Однако в ту пору в силу ряда обстоятельств, обусловленных политической системой советского общества, практическое использование формирующейся теории почти не выходило за рамки поддержки официальной пропаганды, а потому оставалось не существенным. По-видимому, это явилось одной из причин, по которой научный интерес к теории активности в середине 80-х годов также неожиданно исчез, как когда-то (два десятилетия назад) появился.

Историю философии можно интерпретировать по-разному. Может она быть представлена и как нелегкий процесс усвоения человеческим сознанием простой истины: "мир материален, мир активен, мир движется". Чтобы прийти к этому понадобился тысячелетний путь скитаний среди самых нелепых фантазий религии и субъективизма. Однако вопреки все еще непреодоленному соблазну видеть природу такой, какой хочется, человечество неумолимо приближается к эпохе реализма собственных взглядов на мир. И уже сегодня в этом русле можно сделать некоторые выводы.

Во-первых, представления человеком активности мира тесно связаны с историческими условиями его жизни. Именно этой причиной объясняется средневековый застой в теории активности, когда активизм для пришедших в упадок наиболее культурных цивилизаций становился самоубийственным и на смену ему приходила философия смирения (пассивности), как средство самовыживания, как естественная реакция самосохранения общества, попавшего в кризис.

Во-вторых, вопрос об активности либо пассивности материального мира всегда волновал философов и был основой, на которой формировался вопрос-следствие (вторичный вопрос) об отношении материи и сознания.

В-третьих, интуитивно предвосхищая активное устройство мира, человечество не обладало (и теперь не обладает в достаточной мере) необходимым запасом естественно-научных знаний, а потому не понимало механизмов активности, оставаясь с багажом недоказанных гипотез.

В-четвертых, натурфилософы во все времена не умели распространять добытые ими законы природы на общественные отношения, а обществоведы не умели найти в своем предмете общефилософского смысла. В результате этого в познании природы и общества образовались барьеры, препятствующие пониманию единства материального мира.

В-пятых, в ходе общественного прогресса происходила и происходит переориентация приоритетов человеческой деятельности: присущий в ней акцент перемещается из философской сферы (в древности), в естественнонаучную, социальную, а в настоящее время - политическую сферу жизни общества. Политика становится наиболее активной частью социальных отношений, в которой выпукло проявляется весь спектр разнообразной жизни.

Это позволяет сделать заключение, что политика в современных условиях стала благоприятным предметом исследования активности и активизма, а политическая философия выдвигается на передовые рубежи фундаментальной науки.

Список литературы

1. Поппер К.Р. Нищета историцизма. Пер. с англ. - М.: Издательская группа "Прогресс" - VIA, 1993,

2. Фромм Э. Иметь или быть?: Пер. с англ./Общ. ред. и посл. В.И. Добреньков.-2-е изд., доп.-М.: Прогресс, 1990,

3. Хьелл Л., Зиглер Д. Теории личности (Основные положения, исследования и применение.-СПб: Питер Пресс, 1997.

Работа подготовлена при поддержке Российского Фонда Фундаментальных Исследований (Урал)